Академик Валентин Анаников: надо работать здесь и сейчас

Один из самых молодых действительных членов РАН оставил пессимизм в 1990-х годах

 Руководитель лаборатории Института органической химии им. Н. Д. Зелинского, академик РАН, член Европейской академии наук Валентин Анаников — о кино с наночастицами в главной роли, о сложностях ученых среднего возраста и о счастье современного человека.

Интервью взял Владимир Александров, группа «Прямая речь»

— Семья, школа, университет… Может, что-то другое повлияло на выбор профессии? В чем причина вашего успеха?

— С раннего детства, по крайней мере с того момента, как стал себя осознавать, я внутренне был уверен, что должен заниматься наукой, что родился ученым. Меня с раннего детства интересовали природные явления, я увлеченно рассматривал картинки в книгах по биологии, химии, физике, астрономии. В школьном возрасте много читал научно-популярную литературу, даже брошюрки общества «Знание» привлекали мое внимание. Все это было чрезвычайно интересно, и я ни минуты не сомневался, что стану ученым, вопрос был только в том, какая область знаний привлечет больше. И здесь решающим фактором стало то, что у меня в школе был не просто очень хороший — великолепный учитель химии, после встречи с которым я уже точно знал, чем дальше хочу заниматься. Химия — наука сложная, в школе ее по большей части не любят, и это воспоминание остается у многих даже после окончания школы. Сложность химии в том, что она оперирует абстрактными понятиями и написанными на бумаге «плоскими» формулами, за которыми скрываются объемные и очень сложные процессы. Необходимость такого абстрактного мышления для неподготовленного ученика седьмых-восьмых классов обычной школы может иметь фатальные последствия. Понимание сути возможно только, если хороший учитель сможет объяснить, что за этими плоскими формулами, пугающими непонятными структурами и реакциями лежит жизнь молекул. Молекулы двигаются, вращаются, сближаются друг с другом, взаимодействуют, происходит химическая реакция, у молекул есть эволюция, и они подвергаются трансформациям, то есть существует огромное количество химических процессов, которые создают такое понятие, как жизнь молекул. В какой-то момент на уроках химии я это «увидел», и красота природных процессов увлекла меня всецело. И уже по прошествии многих лет я нисколько не жалею о своем выборе.

— А университет чем запомнился? Насколько он важен?

— Безусловно, университет дает классическое фундаментальное понимание предмета, которое, на мой взгляд, всегда было и продолжает оставаться сильной стороной нашего образования, несмотря на некоторые негативные последствия непродуманных реформ. Этот фундаментальный университетский подход обучения начинается с основ систематической, четко заданной программы, курс за курсом в лучших традициях, развивающих знания по химии. Важнейшим фактором было то, что в университете в последний год обучения я свою дипломную работу делал в академическом институте. Это дало практический навык работы в настоящей лаборатории и стало хорошим переходным мостиком от обучения к науке.

— В течение двух лет вы стали сначала членом Европейской академии, а теперь едва ли не самым молодым полноправным членом РАН. Как вам кажется, почему? Что надо сделать, чтобы в 33 года стать членкором, а в 44 — академиком РАН?

— Ответ простой — надо любить свое дело, много работать и не бояться нового. Химия — это призвание, как и вся научная деятельность. Человек, ученый, который имеет такое призвание, наделен особым складом ума, он стремится узнавать что-то новое: раскапывать, догадываться до каких-то тайн, настоящих, природных. В настоящей научной работе он будет первым, кто эти тайны раскрывает, и это ощущение незабываемое, когда ты знаешь, что ты первый знаешь то, что никто в мире еще не знает! Потом пройдет время, ты это обстоятельно изучишь, докажешь, обоснуешь, многократно проверишь экспериментами, опубликуешь в статье, и весь научный мир эту статью прочтет. Но вот этот миг, когда ты только что догадался, что здесь есть новое явление природы, процесс, реакция, молекула, и никто больше этого не знает,— это ощущение незабываемое. Мне кажется, что тяга к познанию неистребима, и, что бы ни происходило вокруг, всегда будет часть человечества, для которой познание мира является смыслом жизни. У людей науки есть искренний интерес к своей работе, и его надо иметь, чтобы добиться успеха. Здорово, когда человек находит себя и знает, чем он хотел бы заниматься, что станет делом его жизни. Когда люди приходят на работу в научный институт, они не по будильнику встают, идут и работают вовсе не за зарплату. Однако одной тяги и страсти к науке недостаточно, надо еще много работать. Для тех, кто активно занимается научными исследованиями, хороший рабочий ритм занимает 10–12 часов в день без выходных. В праздники еще лучше работается, в отпуске — вообще замечательно! Но кроме интереса и хорошей работоспособности важно не бояться нового! В науке легко угодить в ловушку, и многие неплохие ученые в нее попадают, когда работают много лет в одной и той же привычной области. Нельзя все время заниматься одним и тем же, надо пробовать что-то новое. Каждые пять-семь лет появляется новый вектор в развитии науки, в химии — точно, и надо брать проекты из этих новых областей, не бояться схватиться за новую тему. Сразу предсказать невозможно: может, из этого будет какой-то результат, а может, и нет. Например, в моей лаборатории есть проекты, которые мы ведем уже четыре-пять лет и из которых пока ничего не получилось, но, поскольку мы это делаем с интересом, нисколько не жалеем об этом. Итак: любить свое дело, много работать и не бояться нового — это три составляющие успеха, который, вполне возможно, будет отмечен мировым сообществом, что в итоге найдет свое отражение в публикациях, их качестве, в признании коллег, в оценке экспертного сообщества и не пройдет незамеченным для Академии наук. Что касается выборов в академию, надо помнить, что при выборе членов РАН голосуют люди высшей квалификации, отбор очень строгий и конкуренция большая.

— Как оцениваете то, что происходит в академии? Ситуация ухудшается или улучшается? Реформа реальна или это что-то другое?

— Чтобы ответить на этот вопрос, немного расскажу о том, как я начал свою научную деятельность. Я пришел в академический институт в 1995 году и застал сильнейшую разруху: у нас не было реактивов, оборудования, вообще ничего, что нужно для химических исследований. В одну из зим не было даже отопления, и мы работали в ватниках. Прежде чем поставить эксперимент, надо было бегать по коллегам, спрашивать реактивы, обменивать их, тратить уйму времени, чтобы провести один опыт. Мы работали по ночам, кто где, зарабатывали деньги, покупали на эти деньги реактивы и ставили опыты. Аспиранты подрабатывали на рынках, по ночам сторожили ларьки, а днем писали диссертации. Вот это был по-настоящему сложный период, который нанес колоссальный вред нашей науке. После этих времен сказать, что мы сейчас испытываем непреодолимые трудности,— неверно. Сейчас наступило хорошее время: мы уже имеем все нужные реактивы, у нас есть современное оборудование и все, что нужно для работы. Сейчас надо работать, заниматься наукой, делать открытия. Есть гранты для науки, действует Президентская программа, в том числе и для поддержки молодых ученых, есть специальные проекты для развития лабораторий. В числе выдающихся примеров грантовой поддержки науки надо обязательно отметить институтские проекты Российского научного фонда (РНФ). Один такой грант способен изменить облик всей организации и перестраивает ее работу на современный уровень. С точки зрения перспектив научных исследований ситуацию в стране в целом я оцениваю положительно. Надо больше работать, стараться и придумывать новые идеи. Когда я вспоминаю 1995 год, с какой точки мы стартовали, то нынешняя ситуация мне кажется гораздо лучше приспособленной для развития науки. Я оптимист, и мой пессимизм остался там — в 1990-х.

Вместе с тем, каким бы оптимистичным ни был настрой, на мой взгляд, в науке накопились системные проблемы, которые надо быстро решать. В химии нет проектов развития научных центров мирового уровня, недостаточное количество масштабных прорывных проектов и слабый уровень координации больших междисциплинарных проектов. Поддержка науки неравномерна, имеет точечный характер на уровне отдельных лабораторий и небольших научных групп. А нынешний мировой опыт показывает, что на передовом крае исследований за первенство в науке активно соревнуются специально созданные крупные национальные и международные научные центры.

— Расскажите популярно нашим читателям об одной из последних ваших работ? Это может найти применение в практической жизни? Какое соотношение фундаментальной науки с практикой?

— Мы развиваем новое направление научных исследований для визуализации молекулярных процессов. Попросту говоря, хотим своими глазами увидеть, как живут молекулы и как проходят химические реакции. Вообще, это мечта любого химика — увидеть во всех подробностях свой объект исследований и, если уже совсем размечтаться, снять молекулярное «кино» с химической реакцией. Вплоть до недавнего времени об этом можно было только мечтать.

Нам повезло: с помощью гранта РНФ мы приобрели современный электронный микроскоп и начали развивать проект по микроскопическому изучению химических реакций в жидкостях (поскольку именно в жидкостях, в растворах, происходит большинство химических реакций и все биологические процессы). Поначалу этот проект был воспринят весьма скептически, но нам удалось добиться успеха, и сейчас мы можем не только наблюдать за реакциями, но и снимать видеоролики. Самое настоящее кино с наночастицами в главной роли. Видно, как наночастицы образуются: вырастают из раствора, как модифицируются, разделяются на субъединицы и вступают в химическую реакцию. Такая экспериментальная техника прямого визуального наблюдения за тем, что много десятилетий было скрыто от глаз ученых, отвечает на массу сложнейших вопросов.

Сейчас мы еще не можем наблюдать за отдельными молекулами. Но этот момент не за горами, и когда исследователи смогут от наблюдения за наночастицами перейти к отдельным молекулам, для химии наступит новое время. Отпадет нужда в абстрактном представлении химических формул и реакций, каждый сможет своими глазами увидеть настоящее «молекулярное кино». Химия уже не будет такой сложной и непонятной.

Конечно, в настоящее время это чисто фундаментальный проект, направленный на получение новых научных знаний. Как и многие аналогичные проекты, нацеленные на постижение тайн природных явлений. Несмотря на фундаментальную направленность, этот проект имеет большое практическое значение. С его помощью мы создаем новые катализаторы — вещества, которые ускоряют химические реакции или запускают синтез новых молекул. Катализаторы нового поколения с высокой активностью востребованы в крупнотоннажных промышленных процессах, таких как нефтепереработка, а также в процессах тонкого органического синтеза, нацеленных на получение фармацевтических субстанций и материалов.

Чтобы представить роль катализаторов в современном человеческом обществе, можно привести такой пример. Все, на что попадает взгляд человека в современном городе, создано с привлечением продуктов химических технологий — пластики, полимеры, ткани, красители, материалы, лекарства, компоненты электроники, батареи, аккумуляторы и многое другое. Подавляющая часть химических веществ (более 80%) сделана с использованием каталитических процессов.

Именно в области катализа сейчас ведется много передовых химических исследований и делаются научные прорывы, которые меняют жизнь современного человека.

Помимо микроскопии и катализа еще один интересный проект в моей лаборатории направлен на разработку процессов конверсии природной биомассы. Растения поглощают углекислый газ из атмосферы и воду из окружающей среды, и из этих стартовых материалов в процессе фотосинтеза под действием солнечного света продуцируют биомассу. Биомасса является возобновляемым ресурсом, из которого мы уже научились получать важные молекулы, лекарства, пластики и материалы для трехмерной печати. Если рассмотреть весь жизненный цикл, то эти полезнейшие вещества как бы получаются из воздуха.

— А нынешнее поколение молодежи готово к научным прорывам? В чем его особенность по сравнению со старшими товарищами?

 — Если говорить о моей лаборатории, то коллектив в ней — молодежный и я в ней самый старый. Как мы уже говорили, наука — это призвание, и человека науки можно увидеть сразу: по блеску в глазах, порыву, стремлению изучать природные явления. Приятно видеть, что количество ребят, готовых посвятить себя науке, со временем не уменьшается. Все равно появляется талантливая молодежь, выпускники приезжают к нам, поступают в аспирантуру и работают. Очень разный уровень знаний, так как в стране качество образования стало неравномерным, не все вузы готовят одинаково и дают опыт работы в химических лабораториях. Но если у человека есть желание, он приезжает, быстро обучается и осваивает экспериментальные методы. Конечно, ему помогают старшие товарищи в лаборатории. В нужной среде наша молодежь быстро развивается и делает свои научные открытия. В адрес нынешнего поколения могу высказать только самые лучшие пожелания, а особенность его в том, что в ближайшем будущем им предстоит внедрять в химические исследования искусственный интеллект, осваивать машинные методы обучения и оперировать большими объемами экспериментальных данных.

— Парадокс в том, что сейчас нет среднего поколения ученых…

— Это справедливо и стало банальной истиной, что у нас две возрастные категории — старшая и молодежная, а между ними большой провал, который довольно медленно заполняется. Это последствие тех самых «лихих» лет, когда ученые уезжали, не имея возможности заниматься любимым делом. Я поступал в аспирантуру, когда длился этот провал, и видел его воочию. Подрабатывать по ночам, потом покупать реактивы и делать опыты не каждому по душе. Впрочем, если быть оптимистом, то можно верить, что такие времена больше не настанут.

 Нужно сказать, что сейчас система производства квалифицированных научных кадров работает хорошо. Есть лаборатории с высоким уровнем научных исследований, есть гранты для поддержки молодых ученых. Серьезные трудности начинаются, когда заканчивается благодатный период молодого ученого. Когда на молодежные гранты уже нельзя претендовать по возрасту, а чтобы конкурировать с маститыми коллегами, еще не хватает собственных результатов. На мой взгляд, сейчас основные сложности связаны именно с закреплением специалистов, которые по ряду причин вынуждены уезжать в зарубежные лаборатории.

— Вам поступали предложения уехать? Почему не соглашаетесь?

— Предложения были и продолжают регулярно поступать, причем очень хорошие. Пока не вижу смысла уезжать. Я работаю там, где могу максимально реализовать свой потенциал, воплотить в жизнь свои идеи. В данный момент это место находится здесь. Институт превосходно оборудован, особенно радует ситуация в последние годы, так как были куплены новые дорогостоящие приборы. По программе развития приборной базы Министерства науки и высшего образования наш институт был укомплектован уникальным масс-спектрометром, которых во всем мире лишь считаное число. Это открывает такие возможности, о которых недавно можно было только мечтать. И хочется надеяться, что программа по переоборудованию и модернизации научных лабораторий будет продолжена и станет систематической. В настоящее время мы оборудованы по последнему слову техники, и, отвечая на ваш вопрос, я, как ученый, хочу и должен оставаться сейчас и здесь, где могу максимально реализовать свой потенциал и воплотить свои идеи. Вместе с тем наука — место конкурентное, и, если в какой-то момент ситуация поменяется, я перееду туда, где смогу работать эффективнее.

 — Сейчас не самые лучшие отношения к России во внешнем мире. Вы — член Европейской академии, участвуете в работе ряда международных конференций. Есть ли в последнее время проблемы в общении с западными коллегами? Все это вам не мешает?

— Что касается научных контактов, то есть вещи, которые в научном мире воспринимают с сожалением. К примеру, в сентябре этого года у нас в институте была крупная международная конференция, мы пригласили коллег из Европы, Азии, США, Канады и других стран. Некоторые из наших зарубежных коллег получили рекомендации от администрации и чиновников в своих университетах не ездить в Россию. Но в итоге все приехали — вот вам и ответ на ваш вопрос. В научном сообществе мы стараемся ничего не терять, взаимодействуем, продолжаем дискуссии, публикуем статьи в зарубежных журналах. Возможно, есть некоторые сложности в поставках оборудования, особенно высокотехнологичного. Там, где процессом управляют бюрократы, ситуация посложнее.

— Есть ли у вас свободное время и чему вы его посвящаете?

— Работа есть работа, но в жизни человека должно быть все, и в моей жизни большое место занимает семья. У меня трое детей, и они, как все новое, всегда возьмут вверх и вырвут свое время, как бы его мало ни было. Все свободное время я посвящаю детям, которые быстро подрастают. Мы много занимаемся спортом, играем в футбол, катаемся на велосипедах, учимся подтягиваться. Активно ходим в музеи, кино, развиваемся, и мне это нравится.

— Видите своих детей в науке?

 — Каждый человек должен сделать свой выбор, определиться с тем, что для него самое интересное. Сейчас это очень сложная задача, поскольку чем дальше, тем интереснее мир вокруг. Человек сейчас живет в мире информационной перенасыщенности, информации он получает больше, чем может переварить. Огромное количество профессий, увлечений, возможностей для путешествий, масса информационных сообщений. Проблема современного человека — понять, чего же он хочет, и если он понял, что его больше всего в жизни интересует, он уже счастливый. Я бы очень хотел, чтобы мои дети поняли, какова их цель в жизни, и, какая бы она ни была, я буду искренне радоваться их выбору.

Источник: Коммерсантъ